– Конечно, нет, – учтиво отвечал тот. – Мне редко приходилось в последнее время проводить тихий вечер с самыми близкими людьми.

– То же самое я говорила Деннису. Мы не видели вас целую вечность. Нельзя же столько сил отдавать работе. Это слишком.

– Ничто не бывает слишком, если любишь это, – многозначительно заметил ее супруг.

– О, вы мужчины с вашей вечной работой! – Миссис Коннели с трудом удержала себя от того, чтобы толкнуть мужа ногой под столом. – Чрезмерная работа иссушает вас. Особенно, если дома нет никого, кто бы мог смягчить и утешить. Разве я не права? Кто посмеет возразить мне?

– Никто, мама, – сказала Патриция, зная свою мать и торопясь перевести разговор в другое русло. – Твоя последняя выставка, Роган, имела большой успех. Я много слышала о ней. И показ искусства североамериканских индейцев – тоже.

– Да, обе выставки удались. Мы отправляем «индейцев» в наше отделение в Корке, а работы Мегги.., мисс Конкеннан вскоре будут показаны в Париже. В последнее время она сделала еще несколько замечательных работ. Как раз по индейским мотивам.

– О, я видела. Джозеф кое-что показал мне. Помню одну из них – такой шар, наполненный разноцветными формами, образами, не знаю, как сказать. Производит изумительное впечатление. Интересно, как он делается?

– Случилось так, что я видел, как она работала над ним, – сказал Роган и запоздало пожалел, что заговорил об этом. Он вспомнил жар от печи, кровоточащие краски, снопы искр… – Видел, но объяснить так ничего и не могу.

Миссис Коннели не очень понравилось выражение его глаз, когда он говорил об этом. Она подала знак, чтобы принесли десерт, одновременно заметила небрежным тоном:

– Когда много знаешь о художнике и о процессе его творчества, это должно портить впечатление от самого произведения. Разве не так? И, вообще, они такие трудные люди! Патриция, ты еще не говорила Рогану о своем замечательном плане?

– Он знает, мама.

Роган вспомнил и почувствовал неловкость. Уже несколько недель назад Патриция рассказала ему, что хочет создать нечто вроде дневной школы для детей, чьи родители по разным причинам не могут обеспечить уход за ними вплоть до вечера.

– Нашла уже помещение? – спросил он с виноватым видом.

– Да. Недалеко от Маунтджой-сквер. Дом требует серьезного ремонта, но я наняла архитектора, который займется этим. Участок там хороший, есть место для игр на воздухе. Надеюсь, к следующей весне можно будет принимать детей.

Она давно вынашивала эту идею. Дом для малышей, чьи матери нуждаются в том, чтобы где-то оставлять их, пока сами зарабатывают деньги на жизнь; и для детей школьного возраста, которые могут побыть здесь в ожидании, когда их родители вернутся с работы. Ей хотелось, чтобы ее окружали дети, хотелось самой общаться с ними – чтобы заполнить душевную пустоту, которую ощущала все сильнее после смерти мужа. У них с Робертом не было детей. Они откладывали, уверенные, что все впереди. Как они были уверены…

– Я думаю, Роган мог бы помочь Патриции хорошим советом, – со значением сказала ее мать. – У бедняжки совершенно нет опыта.

– Она – моя дочь, – заявил Деннис Коннели, – а потому все сделает как надо. Уж я присмотрю за этим.

– Конечно, ты прав, – согласилась жена. На этот раз она все же попыталась дотянуться ногой до ноги супруга и лягнуть его.

После того как она с Патрицией удалилась в гостиную, оставив мужчин в столовой за бокалами с портвейном, и когда служанка, вкатившая столик с кофе, вышла из комнаты, миссис Коннели обрушилась на дочь:

– Не понимаю, чего ты ждешь, Патриция? Хочешь, чтобы он проскочил у тебя между пальцами? Я слишком долго терпела твое бездействие и не могу больше молчать.

– Пожалуйста, не начинай все снова, мама. Патриция уже знала, чем кончаются подобные разговоры: головной болью у матери и ее собственными слезами.

– Вижу, ты собираешься весь остаток жизни быть вдовой. – Мать смотрела на нее глазами, полными искреннего сострадания. – Я уже говорила тебе, что прошло достаточно времени.

– И ты говоришь это, когда не прошло и года со дня смерти Робби!

– Да, это правда, – со вздохом признала мать. Она не могла тогда смириться с печальной участью дочери, сама часто плакала – не только о потере зятя, которого любила, но и потому, что для нее было невыносимо видеть непроходящую тоску в глазах Патриции. – Дорогая, ты знаешь, как мы все горевали тогда. Но что поделаешь.

– Знаю. Я смирилась с этим и пытаюсь как-то выбраться.

– Открыть дневной приют для детей? Разве это выход? Просто нелепо.

– В какой-то степени выход. Я делаю это и для них, и для себя. Ты не хочешь понять, мама. – Голос у нее был холодный, напряженный.

– Хорошо. – Миссис Коннели подняла обе руки, как бы сдаваясь. – Больше не буду отговаривать тебя. Если это поможет, я целиком на твоей стороне.

– Спасибо. – Выражение лица у Патриции смягчилось, она подошла к матери, поцеловала в щеку. – Я знаю, ты желаешь мне только счастья.

– Да, и потому прочу Рогана тебе в мужья. Не отворачивайся, дорогая. Ты же не скажешь, что не хочешь того же самого?

– Не скажу. Даже очень хочу. Всегда хотела.

– Уверена, он тоже. Но ты ведешь себя как-то неопределенно, слишком робко, ждешь, чтобы он сделал первый шаг. А в это самое время он, предоставленный самому себе, тоже отдаляется. Лишь слепой не видит, что его интересуют не только стекляшки этой мисс Конкеннан. Уж она не из тех, кто будет долго раздумывать и ждать. О нет! – Миссис Кеннеди подняла осуждающий перст. – Она быстро поймет, что такие, как Роган, с его профессией и доходами, на дороге не валяются, и захлопнет ловушку раньше, чем он моргнет глазом.

– Не думаю, что Рогана можно заманить в ловушку, – сухо сказала Патриция. – Он сам знает, чего хочет.

– Во многих отношениях, да, – согласилась мать. – Но любой мужчина нуждается в том, чтобы им руководили. Чтоб его завлекали. Ты не пытаешься завлечь, Патриция. Показать, что ты не только вдова его друга, но и женщина, которой он не безразличен.

Ты любишь его?

– Я.., мама…

– Конечно, любишь. Сделай так, чтобы и он полюбил тебя. По-настоящему полюбил. Ты понимаешь, что я хочу сказать…

Патриция мало говорила с Роганом, пока он отвозил ее в дом, где она жила раньше с Робертом и который не хотела оставлять.

Теперь она уже могла входить туда без тоскливого страха, без болезненного ожидания, что вот откроется дверь одной из комнат и оттуда выйдет ее Роберт, живой и веселый, как раньше. Теперь это был просто дом, где жили добрые воспоминания.

Но ведь не хочет же она прожить с ними всю свою жизнь? Ухаживая за чужими детьми и довольствуясь памятью о том хорошем, что было.

В конце концов, мать, вероятно, права, беспрерывно настаивая на том, что следует вести себя активней. Почему бы действительно не прибегнуть к испытанному женскому средству и не попытаться завлечь его, как она советует? А заодно проверить чувства. Но ох, как это трудно! Даже подумать о таком страшно.